Статья о Б.Л.Смирнове "ОГОНЁК" 1960 год

[Максим]

РАССЕКАЯ НЕДУГ…
Вл. К Р У П И Н
Небольшой светлый дом одном из тупичков Ашхабада утопает в зелени. Гулкий шум городской суеты остался там, за калиткой. Тихо во дворе. Еще тише в комнатах, блистающих почти неправдоподобной чистотой. Неслышно ступая по половицам, жена профессора Бориса Леонидовича Смирнова Людмила Эрастовна проводит нас в кабинет.
Хозяин дома болен и очень слаб. И очень занят. Мы пришли посидеть «на полчасика», чтобы подняться по первому же знаку.
Кабинет обставлен просто и скромно. И даже то, что составляет его особенность — бронзовые и каменные индийские статуэтки, две-три картины на восточные сюжеты, толстые старинные книги,— не сразу бросается в глаза. На письменном столе ничего лишнего. Единственная вещь, которую замечаешь, как только входишь в кабинет,— толстая стопка тетрадной бумаги, перевязанная бечевкой. Очевидно, какая-то рукопись. Рядом с ней четыре темно-синих тома, на корешках которых вытиснено: «Махабхарата».
Профессор Б. Л. Смирнов известен в медицинском мире как автор ряда солидных исследований по неврологии. Много лет он руководил научно-исследовательским институтом в Ашхабаде. Был избран действительным членом Академии наук Туркменской ССР. Трудился, пока тяжелый недуг не приковал к постели. В 1956 году пришлось уйти на пенсию. Но дела Борис Леонидович не оставил. Напротив, именно тогда он всецело отдался своей страсти, любимому занятию, которому посвятил сорок с лишком лет жизни. Речь, однако, идет вовсе не о медицине.
Откроем один из томов «Махабхараты». На титульном листе его значится: «Перевод, введение, примечания и толковый словарь академика АН ТССР Б. Л. Смирнова».
Индология, санскрит — это, так сказать, вторая специальность профессора. А началось это увлечение еще в ту пору, когда заурядврач Борис Смирнов возвращался с фронта первой мировой войны.
— Началось все, можно сказать, почти случайно,— вспоминает учений.— По пути с фронта застрял я в Киеве. Жил на вокзале. Ночевал там под столом. Как-то попал мне в руки словарь санскритского языка. Увлекся я, знаете ли! — Легкая улыбка озаряет его отмеченное следами болезни и непомерной усталости лицо.
Лицо аскета и стоика. Сегодня ему немного лучше. Хочется посидеть, поговорить. И он, медленно подбирая слова, рассказывает о своей жизни, о санскрите, о «Махабхарате».
Санскрит — один из труднейших языков. Его азбука насчитывает сорок восемь звуков. Многие слова меняют смысл в зависимости от долготы или краткости гласных. Строение санскритской фразы может существенно отличаться от строения слов, ее составляющих и взятых в отдельности.
Добрых десять лет корпел Борис Леонидович над словарями и учебниками, прежде чем осмелился подступиться к «Махабхарате». Мысль прочитать в оригинале величайший памятник древнеиндийского героического эпоса была весьма соблазнительной. Но дерзнуть перевести хотя бы важнейшие эпизоды поэмы! Для этого нужна отчаянная смелость и решимость. Нужно запастись неистребимым терпением на долгое время и — главное! — это время иметь. Его-то больше всего и не хватало Смирнову, занятому основной работой.
«Махабхарата» создавалась веками. Восемнадцать книг — парв — эпоса насчитывают сто тысяч двустиший — шлок.
На русском языке были до сих пор известны лишь немногие эпизоды эпоса: «Наль и Дамаянти» в знаменитом переводе В. А. Жуковского, «Савитри». Трижды издавалась философская поэма «Бхагавадгита», но ни один из переводов не был сделан с оригинала. И лишь десять лет назад вышла на русском языке одна книга «Махабхараты», переведенная В. И. Кальяновым.
Приступая к переводу, Борис Леонидович выбрал наиболее характерные и значительные тексты, которые представляют самостоятельные произведения. Но и в этом случае ему предстояло перевести пятую часть «Махабхараты». И трудность была не только в объеме намеченной работы. Одно — сделать точный, дословный перевод, подстрочник. Другое — передать верно не только смысл, но и ритм, внутреннюю музыку санскритского стиха, донести до читателя интонации оригинала. Санскритская поэзия вообще широко пользуется глубокими и внутренними рифмами, ассонансами и аллитерациями. Но каждая часть эпоса имела еще и свои особенности, а стало быть, и свои сложности.
И трудно сказать, что труднее — передать тончайшие оттенки буддистского
философского трактата «Ану-гита» или воспроизвести инструментовку «Сказа-
ния о Раме», где каждому герою присуща своя аллитерация, свой «мотив». Скажем, у Рамы он строится на звуке «р», а мотив Лакшманы основан на чередовании «л» и «ш».
Все это отлично представлял себе Б. Л. Смирнов. Не без трепета и волнений, но с надеждой и внутренним азартом начал он свой труд. Так же, наверное, чувствовал бы себя альпинист, которому предстояло одному взять многоглавую снежную вершину, пройдя по дороге, полной неожиданностей и загадок. С той только разницей, что альпиниста с больным сердцем к восхождению просто не допустили бы.
Профессора Смирнова болезнь подстерегла в самом начале пути. Ее наскоки были опасны и сокрушительны. Больному прописан строжайший постельный режим. Но ведь можно работать и лежа! Плохо стали слушаться руки. Но ведь можно диктовать!
Каждый день, несмотря на боли и недомогание, Борис Леонидович открывал страницы «Махабхараты». Каждый день под крышей тихого домика оживали образы древнеиндийских сказаний. Они говорили о том, как две с половиной тысячи лет назад люди умели низвергать тиранов, о величии супружеской верности.
О том, что война преступна, и о том, как еще тогда люди чуткой совести прилагали усилия, чтобы избегнуть кровопролития и братоубийства.
Начатый труд придавал ученому сил для борьбы с недугом.
Дело подвигалось неожиданно быстро. К 1957 году вышло два тома переводов. Среди них была философская поэма «Гита», притягательная сила которой, по словам Дж. Неру, и поныне так велика, что к ней обращаются все философские школы Индии. Третий и четвертый тома, выпущенные издательством Академии наук Туркменской ССР, содержат ряд эпизодов «Махабхараты», впервые переведенных на русский язык: «Горец», «Сказание о Раме», «Путешествие Бхагавана». Ни одного дня не задержал Борис Леонидович издательству рукопись пятого тома — «Мокша дхарма» («Основа освобождения»). Книга эта популярна в Индонезии. Она должна выйти в Москве, в Издательстве восточной литературы.
— А вот и шестой том, черновик перевода! — Тонкие и сухие пальцы профессора любовно касаются стопки тетрадной бумаги, перевязанной бечевкой.— Здесь еще четыре тысячи шлок.
Я мысленно подсчитываю, сколько же переведено всего. Оказывается, около двадцати двух тысяч двустиший. Это две «Илиады» плюс две «Одиссеи» по объему. Дело, конечно, не в арифметике, хотя и она о чем-то говорит. Цифра эта уже превосходит первоначальные наметки и замыслы Бориса Леонидовича. А ведь сделан не только перевод. Каждый из пяти томов снабжен введением, поднимающимся до уровня монографии. Титанический труд! (Между прочим, о нем сказано много теплых слов на проходящем сейчас в Москве 25-м международном конгрессе востоковедов.)
Профессор показывает нам письма из Индии. В одном из них его тепло приветствует вице-президент Индии философ С. Радханришнан. Ученый перебирает журналы с рецензиями на перевод. Припоминает, как «еще в молодости» купил однажды книгу об искусстве Индии «на всю получку». Шутит. И неожиданно вздыхает:
— Да, а в Россию, в Питер (он окончил там военно-медицинскую академию), мне уже не попасть...
Очень не хочется покидать этот дом. Но глаза у хозяйки стали тревожными; она беспокойно поглядывает на профессора и на нас. Пора!
Стукнула сзади калитка. Снова шум городской суеты. Но и сквозь него мне все слышится задумчивый, тихий голос, словно бы про себя читающий старинное изречение:
— Праведный в тяжких страданиях
да прибегнет к разуму как к лекарству.
Пусть принимает он корень знания;
труднодостижимое великое средство.
Человек, овладевший разумом,
рассекает великий недуг страданий...
Перед глазами — невысокий, худой старик с мудрым и печальным взглядом. Невольно думается о великой силе человеческого духа. О добрых «периферийных» традициях российской науки, которая блистательнейшими взлетами своими обязана не только столичным академикам, но и калужскому учителю математики, и механику-самоучке из Нижнего, и часовому мастеру из
уездного городка Козлова.
«ОГОНЁК» 1960, №33